Отрывок из отрывка.
Книга Мориса Кина "Рыцарство".

Об обряде посвящения и его связи с... коронацией.

"()
Одной из наиболее поразительных характеристик древнего обряда освящения меча является прямое его родство со столь же древним обрядом коронации, что становится очевидным при сопоставлении описаний этих обрядов. Впрочем, в подобном историческом контексте это не вызывает ни малейшего удивления, поскольку древние правители одновременно являлись и предводителями войск в войнах против язычников. Гораздо интереснее и важнее то, что самые ранние описания ordines (правил) коронации значительно старше, чем описанный в книге из Майнца обряд посвящения в рыцари. И важность этого факта еще более усиливается, когда мы обнаруживаем, что общими для обоих обрядов являются не только обязанность защищать вдов и сирот и непременное освящение меча в церкви, но и молитвы о победе, в которых, согласно ранним текстам, Бога просят благословить короля, а согласно более поздним — и примерно в тех же выражениях — распространяют эту просьбу уже на все рыцарство в целом.
          Есть и другие признаки существующей между этими двумя обрядами связи. Центральным элементом в светском обряде посвящения в рыцари безусловно было опоясывание мечом, гораздо более древний и значимый ритуал, чем нанесение collee или paumee (которых на самом деле еще долго не знали, например, в Германии), и этот ритуал остается в центре обряда посвящения и в более поздних литургических книгах, например в трудах Гиллельма Дуранда. Однако самые ранние сведения, которые мы имеем о достаточно изощренном ритуале опоясывания мечом — то есть более значительном, чем простое вручение боевого оружия, —касаются не рыцарей, а правителей стран.
       Так, например, Карл Великий, сделав в 791 г. Людовика Благочестивого королем Аквитании, опоясал его мечом, а сам Людовик в свою очередь сделал это для Карла Лысого, когда тот (в 838 г.) стал королем. В более поздний период опоясывание мечом было включено в канонический коронационный обряд. Описание в литургических книгах обряда посвящения в рыцари, таким образом, имеет значительное сходство с обрядом коронации, что во многих отношениях совершенно естественно. В раннее средневековье королевская власть многими воспринималась, скорее, как некий особо высокий ранг или высшая ступень в иерархии светской власти, но отнюдь не как общественный институт, то есть король был из той же социальной группы, что и герцоги, маркграфы, графы и прочие могущественные сеньоры. Высокий титул, впрочем, облекал его владельца соответствующей властью, что, собственно, и символизировала церемония опоясывания мечом. Всю власть давал Господь, и меч правосудия заслуживал благословения Господня вне зависимости от того, был ли он вложен в руки короля или же в руки какого-то другого представителя знати. И действительно, в XI веке многие графы называли себя «графами милостию Божией» точно так же, как это делали и короли.
         Что важно, значительная часть ранних сведений о посвящении в рыцари, где упоминается церемония опоясывания мечом, относится к людям весьма известным или же их сыновьям, то есть тем, кто, как и графы, обладали существенными правами — может быть, несколько меньшими, чем у короля, но все же вполне сопоставимыми с королевскими. На самом деле не совсем ясно, был ли описанный в литургической книге из Майнца этот обряд (или другие подобные обряды, описание которых мы встречаем и в других ранних литургических книгах той же Рейнской области) предназначен для освящения меча любого рыцаря; похоже и гораздо более вероятно, что исходно этот обряд отправлялся только тогда, когда меч вкладывался в руки кого-то из самых знатных представителей благородного сословия, и что лишь впоследствии он был распространен и на людей менее знатных.
          Ж.Флори действительно высказывал, и довольно настойчиво, немало аргументов по поводу того, что период, когда древний ритуал вручения оружия начинает идентифицироваться с обрядом посвящения в рыцари, совпадает с тем временем, когда с этим же обрядом начинает ассоциироваться и ритуальное опоясывание мечом, в результате чего опоясывание мечом (с другой стороны, оно ассоциируется с передачей власти, и это его значение сохранилось в обряде коронации) становится признаком вступления в более высокую по своему положению общественную группу, а именно — в сословие рыцарей.
          Тот факт, что в XI веке возникли прогрессивные перемены в тактике конного; боя и что вследствие этого конница стала более многочисленной и заняла более важное положение в войсках, тоже становившихся все более многочисленными, дает основания предполагать, что это явилось одной из причин стремления огромного количества людей весьма скромного достатка быть посвященными в рыцари и пройти тот самый обряд, который ранее был уделом лишь самых знатных — в результате чего совершенно иное звучание приобрел и сам этот обряд. В контексте подобных перемен литургическая книга архиепископства Майнц с ее описанием обряда освящения меча помогает нам вспомнить, что рыцарство — даже в более поздние века, когда зачастую бывали опоясаны мечом во время изысканной церемонии посвящения и менее знатные люди, — никогда полностью и не отделяло себя от феодальной власти и юрисдикции. Рамон Луллий ясно говорит: «...а потому, дабы править всеми народами, которые будут на земле, Господь повелевает, чтобы там было и много рыцарей». Точно так же и сколько-нибудь ощутимые различия в положении короля и рыцаря в иерархическом и военизированном феодальном мире могли восприниматься как различия лишь в рангах, а различия в их функциях могли рассматриваться лишь по уровню их масштабности. Таким образом, аналогичность обрядов посвящения в правители и в рыцари никоим образом не должна вызывать удивление.
            Исходя из нашей теперешней точки зрения, наиболее важным аспектом аналогии между обрядом коронации и обрядом посвящения в рыцари представляется то, что мы можем получить примерную картину того, как церемония вручения боевого оружия, исходно действо чисто светское, стала, подобно обряду коронации, ассоциироваться с церковным обрядом. Самые первые сведения о церковном обряде провозглашения правителем страны мы получаем из описания коронации Пипина Короткого в качестве короля франков в 753 г. Однако же ясно, что до того коронация являла собой процедуру совершенно светскую (во всяком случае, нехристианскую), которая формально закрепляла за выборным вождем право действовать как верховный правитель. Уже в X веке монах Видукинд, описывая коронацию Оттона I, смог установить различия между светской церемонией возведения короля на престол, которая происходила в атрии (atrium), закрытом внутреннем дворе у входа в церковь, и церковным обрядом коронации, которая следовала за этим. Таким образом, в истории обряда коронации были две составляющих, светская и церковная, которые вскоре оказались сплавлены воедино. Похоже, две составляющие имеются и в истории обряда посвящения в рыцари: та, что является отголоском старинного германского обычая вручения боевого оружия и имеет исключительно светские корни, и та, что заставляет вспомнить церковный ритуал освящения воинского меча. Описание литургических обрядов в книге Гиллельма Дуранда и в Римской литургической книге свидетельствует о соединении этих двух составляющих и о наполнении Данного обряда как религиозно-христианским, так и общественно-светским звучанием".

оригинальный отрывок находится здесь:
http://community.livejournal.com/ru_mid … 49609.html

Отредактировано Marion (15-07-2009 14:51:30)

Часто сталкиваемся с эдакими писаками, которые "льют правду" о средневековье.
Что де, рыцарь - совсем не тот образ, о котором мечтают романтичные особы,вздыхают, рисуя его в своём воображении.
Вот кусок статьи, где аФФтор  обрушивается на легенды о рыцарстве: 

Хе...Это не описание, а памфлет.
Зубы люди чистили и были у них косметические и гигиенические средства.
Средневековые дворяне жевали какие-то смолки, это было чем-то вроде жевательной резинки, очищающей зубы.
Мылись и вправду не так часто .
И пахли наверняка не фиалками, а ржавчиной и потом, особенно после требующих резкого физического напряжения размахиваний мечами и прочим оружием.
Только при чем здесь дамы? Когда рыцарь добирался до дома, первое, что с ним делали - это раздевали, давали вина и сладостей, а потом вели-таки в местный эквивалент ванной комнаты. Обычно с пригожей девицей для "потереть спинку".
Опосля героя усаживали за стол, кормили-поили, и вот только после того, как он снял все стрессы героического образа жизни, с ним начинали общаться благородные дамы.

Рост же - понятие относительное и сильно зависящее от местного типа. Где-то в этой теме я приводила пример, где говорится о раскопках средневековых захоронений и найденные скелеты мужчин имели вполне нормальный рост (176-184). Для примера, рост короля Англии Эдуарда 1,прозванного Длинноногим был 188см.

Отношение к женщине было действительно неоднозначным. Однако существовала тогда и любовь, и нормальная родственная привязанность.
Да и бесправными они не были, существовали свои "жалобные инстанции" для обижаемых в своей семье дам - через исповедника к церковным властям и к самому королю.

Да, женская доля не была легкой в Средневековье, но для средневековых женщин она была просто нормальной жизнью.

Средневековье зачастую изображается как череда публичных казней.
Немалую долю стереотипов успешно насаждало кино, смаковавшее ужасы и мучения людей:
1. Наказывали за любые проступки и  казнили без суда и следствия.

Те же самые фильмы заставляют  думать, что в средневековье убивали за любой проступок – от пощечины солдату до воровства цыплят со двора феодала.
На самом деле высшая мера наказания применялась только к совершившим наиболее тяжкие преступления, среди которых числились убийство и поджог.
Преступники, совершавшие не тяжкие преступления, предупреждались, а затем просто изгонялись из поселения.
Вместо того, чтобы казнить их или переполнять ими тюрьмы, общество просто избавлялось от них, прогоняя и запрещая возвращаться.
Эффективно, если не учитывать соседние города. 

У средневековых обществ на самом деле была судейская система, хоть дела рассматривались гораздо быстрее, чем в современном суде.
В среднем суд длился чуть менее получаса. При желании судья мог просто задать несколько вопросов и вынести вердикт, даже не посоветовавшись с присяжными.
Общество раннего средневековья требовало больше социальной ответственности, чем современное.
Если один из жителей заявлял, что с ним поступили нечестно, то в его праве было объявить о розыске преступника и все, кто не принял участия в погоне, считались бы пособниками.

У церкви даже была собственная система правосудия. Но вот преступники по «мирским» законам вполне могли получить убежище в стенах церкви и таким образом укрыться от государства.

2. Короли выше закона.

Доля правды в этом есть.
Действительно у коронованных особ были некоторые привилегии в плане законов, но в большинстве стран Европы существовали ограничивающие факторы, не дававшие королям творить что угодно.

3. Средневековье -  время огня, где повсеместно жгли обвинённых в колдовстве.

Некоторые «ведьмы» (во всяком случае, их таковыми считали обвинители) действительно были осуждены и сожжены в средневековье, но основная часть всемирно известных костров инквизиции зажглась лишь в период Реформации (после 1550 года).
Но вот, например, в Англии даже на пике «ведьмовской» истерии редко зажигались костры, обходясь более простым способом.

Отредактировано иннета (06-10-2010 23:31:09)

Еще пара Новиков молятся, пытаясь скрыть волнение перед посвящением.
Другая пара (рыцарей) дерется пешими во времена Генриха 8го.
И третья пара (рыцари - тамплиеры) сшиблись на копьях, 1230 год.

6, 7. 8, 9 - Английские рыцари первой половины XIII в.
Рисунок взят из книги: Le costume et les armes des soldats de tous les temps. Castermann. 1966 
© Тhietmar. 2001
© Castermann. 1966
© "13 ВЕК" 2001

Рыцарство как элита средневекового общества

Преображенное пером Сервантеса, пройдя сквозь призмы писателей-романтиков начала XIX в., современной литературы, развенчивающей все и вся, и, наконец, через голливудские фильмы, рыцарство покрылось непробиваемой толщей вымыслов, небылиц, неумеренного восторга, насмешливого ерничанья и умышленного искажения фактов.
Для большинства современных людей, рыцарь представляет из себя нечто совершенно противоположное тому, кем он был в действительности.
Эдакий чудак, бухающийся на колени перед всеми дамами, немного спортсмен, драчун,иногда неудачливый (на манер Дон Кихота), маргинал, иногда (в голливудских фильмах) борющийся за свободу "раскованной личности".
В общем, личность странная, чудаковатая, а уж если как-то и проявляющая себя с сильной стороны, то исключительно в противопоставлении "несправедливому" и "непонимающему" его обществу.
Нет ничего более абсурдного, чем подобное видение рыцарства. Когда речь идёт об этом сословии, необходимо  отдавать себе отчет в том, что рыцари являлись не только представителями элиты общества своего времени, но,  они, собственно говоря, составляли подавляющую часть элиты средневековой Европы.

Действительно, рыцарство зародилось в Западной Европе на рубеже X-XI вв. в качестве военного сословия, состоящего на службе крупной земельной аристократии.
Однако очень скоро идеалы, образ жизни и стиль поведения этих элитных воинов стали распространяться на все дворянское сословие, включая высшую аристократию и самих королей.
К концу XII в. практически все западноевропейское дворянство (за исключением той его части, которая выбрала духовную карьеру) проходит через церемонию посвящения в рыцари.
В XIII в. слова "рыцарь" и "дворянин" стали практически синонимами. В это время ритуал посвящения становится все более торжественным и пышным, требования, предъявляемые к вступающему в рыцарское сословие, все более высокими.

В результате в XIV, а тем более в XV вв. далеко не все дворяне могли удостоиться этой дорогой чести.
Не все  в это время становились рыцарями в основном вследствие недостаточных материальных средств.

Несмотря на то, что в XIV-XV вв. аристократическое сословие становится все более закрытым для проникновения в него простолюдинов, в это же время сохранялось убеждение, что выполнение воинского долга способно облагородить человека и ввести его в замкнутый круг знати.
Знаменитый французский рыцарь Жан де Бюэй, автор прекрасного романа "Жуван-сель" писал: "...кто не знатен по происхождению, становится таким благодаря оружию и воинской службе, которая знатна сама по себе".
Таким образом, знатность рассматривалась не только как наследственный дар, но и как нечто, что можно заслужить только оружием на поле чести.
Богатство же само по себе не рассматривалось как достоинство человека. Считалось, что оно было нужно королям и знатным сеньорам для проявления щедрости.
Были случаи, что в звание рыцаря возводились и простолюдины; обыкновенно это делалось ввиду каких-либо особенных заслуг или при чрезвычайных обстоятельствах (например отличившемуся на поле битвы). Такие люди назывались «рыцарями из милости»."

Таким образом, практически все те, кто реально сосредотачивал в своих руках власть, являлись рыцарями.
Король, "региональные власти", командование всеми войсками и прочими "силовыми структурами" - все это рыцари.
Рыцари были не маргиналами и чудаками, они составляли стержень, становой хребет всего общества, именно они решали - мир или война, распоряжались всеми материальными благами, вершили правосудие, определяли политику государства, и, наконец, безраздельно господствовали в мире светской идеологии.

Истинной элитой общества, знатью, являлись лишь те, кто выполнял свой воинский долг.
Вся аристократия была насквозь проникнута воинскими рыцарскими идеалами и менталитетом, выковавшая свои громкие имена под звон мечей и грохот ломающихся копий.
Эти люди не только принимали политические решения, но и в случае военного конфликта по долгу своего положения, по самой сути своего существования должны были первыми встать в ряды бойцов.
Французская монархия, которая с особой ясностью воплощала в себе идеалы рыцарства и его сословного долга, является, пожалуй, самым ярким примером реальности данной моральной схемы.

Король Людовик VI (1108-1137), один из первых в династии Капетингов, был отважным воином и чуть ли не каждый год водил своих рыцарей в битвы и походы.
Его сын, Людовик VII (1137-1180), лично возглавил крестовый поход. В битве при горе Кадмус все рыцари, сражавшиеся вокруг короля, погибли, и он остался один на один с десятками врагов. Но король, как пишет хроникер, своим окровавленным мечом срубал головы и руки тех, кто осмеливался к нему приблизиться. Ему удалось прорваться до брошенного коня и благодаря наступавшей темноте вырваться из кольца врагов. Король вернулся в лагерь весь окровавленный, в доспехе, утыканном стрелами.
Его сын Филипп II Август (1180-1223) также лично возглавил крестовый поход и во время штурма Сен-Жан-д'Акра не раз водил своих воинов в самые отчаянные атаки.
В битве при Бувине 27 июля 1214 г. король был сбит с коня немецкими пехотинцами. В течение нескольких минут он остался один на один с десятками врагов и только благодаря своей отваге и тяжелой руке с мощным мечом сумел выстоять и был спасен подоспевшими французскими рыцарями.
Его сын Людовик VIII (1223-1226), хотя и правил всего три года, но успешно руководил многими военными кампаниями - как при жизни своего отца, так и во время своего короткого правления. Интересно, что когда его отец сражался с немцами под Бувином, сын в качестве наследного принца командовал другой армией, которая наголову разгромила английскую армию при Ларош-о-Муане (2 июля 1214 г.).  Неоднократно он подавал пример своим исключительным личным мужеством. Недаром современники дали ему прозвище Людовик VIII Лев.
Этот список можно было бы продолжать еще немало.
Подобное участие коронованных особ в битвах, их непосредственное участие в физическом контакте с противником происходило только тогда, когда этого требовали экстраординарные обстоятельства. Однако, когда в решающей битве наступал кризис и самопожертвованием было необходимо подать пример всем воинам, король, не задумываясь, бросался в гущу схватки.

Военный командир, важная персона в гражданском обществе, насквозь проникнутом идеями иерархии, выполнения долга, служения, соблюдения строгих правил этикета. Рыцарь, разумеется, не мог вести себя как расхлестанный мужлан, одетый в псевдостаринную одежду, с оголенным торсом, каким представляется его образ в современных голливудских фильмах.
Одним из важнейших стержней поведения рыцарей было строгое соблюдение правил того общества, столпом и опорой которого они служили.
Это проявлялось прежде всего в неукоснительном соблюдении правил общения и этикета, считавшихся необычайно важными для средневекового человека.
Знаменитый нидерландский медиевист начала XX в. Йохан Хейзинга прекрасно резюмировал это стремление к соблюдение внешних форм:
"Соревнование в учтивости... было до чрезвычайной степени развито... Каждый счел бы для себя невыносимым позором не предоставить старшему по рангу место, которое ему подобало".

Рыцарство, прежде всего - это не куртуазное ухаживание за прекрасными дамами, хотя, конечно, оно составляло не малую часть рыцарской культуры,
это и не бесшабашное махание различными видами металлических предметов, а выполнение норм поведения в строго иерархизированном обществе, подразделяющееся на молящихся, сражающихся и трудящихся. Причем сражающимся отводилась роль вершения власти и правосудия.
Без сомнения, не все рыцари отвечали высоким этическим нормам, которые породило сознание человека того времени. Среди них были и грабители, и убийцы.
Но не они определяли общий стиль поведения элиты, которая в большинстве своем осуждала все эти отклонения от нормы.
Нормой же считалось самопожертвование на поле боя, способность без колебаний отдать свою жизнь за государя и отечество.
Источник: Клуб ВИР Fehcter

Отредактировано иннета (06-10-2010 23:32:32)

Джон Клементс
"Средневековое фехтование"

           Не найдено записей о существовании в раннем Средневековье фехтования мечом (или другого боевого искусства) как отдельного, независимого умения. Скорее это считалось одним из разделов Искусства Войны. Но меч, в отличие от другого оружия, такого как топоры, копья, луки и кинжалы, которые имели применение в быту или на охоте, являлся исключительно оружием войны. Битва была единственной причиной его существования (за исключением "испытания оружием" и турниров). Это было персональное оружие войны. И оно продолжало играть эту роль вплоть до эпохи Ренессанса.
           В сущности, в Средние века любое персональное оружие – топор, копье, древковое оружие, булава или кистень - использовалось, принимая во внимание эффективную комбинацию меча и щита. Однако к щиту и мечу никогда до этого не обращались как к комбинации оружия боевых искусств. Учитывая хорошо знакомые изображения щита и меча в Западной культуре, и ассоциируя их со средневековым воином и рыцарем, можно сказать, что в те времена использование этого оружия было представлено во всех своих смертельных аспектах.
         Использовать щит несложно : в действительности для этого необходимо применять лишь несколько простых принципов. Однако из-за стилистических идей или неверных правил спарринга, на практике часто эти принципы не используются. Понимание основ боя средневековым мечом и щитом должно начинаться с положения тела и оружия.
   
   Разделы главы 9 данной книги  - Меч и щит :

   Основные стойки 
   Фундаментальные передвижения и работа ног 
   Нацеливание
   Раны
   Рубка
   Находятся здесь

Лион Фейхтвангер. Испанская баллада

Поговорим о том, что, пожалуй, на взгляд любого человека, составляет суть, стержень, самое главное в средневековье, то, что дошло до наших дней, не умерло и сегодня. Рыцарственность, рыцарская верность, рыцарская честь и доблесть.

Касательно рыцарского вооружения существует огромное количество мифов и легенд, сложившихся в нашем сознании.
Начнем с того, что вооруженный рыцарь в нашем нынешнем понимании, это те доспехи статуи, которые мы можем увидеть в музее.
На самом деле это совсем не так. Как правило, эти сплошные доспехи – вооружение турнирное, крайне редко употреблявшееся в бою.

Весьма также распространена легенда о том, что эти доспехи были невероятно тяжелыми.
Настолько тяжелыми, что под тяжестью тевтонских рыцарей, одетых в такие доспехи, проломился лед Чудского озера во время знаменитого Ледового побоища. Ничего подобного!
Полный рыцарский доспех весил в разные эпохи 12, максимум 16 кг! Боевой доспех!
Для сравнения: доспех современного хоккеиста весит около 16 кг. А все видят, как они легко и лихо двигаются по льду.
Полная выкладка современного спецназовца, с бронежилетом, со всем прочим, - 20 кг. Во всяком случае на разнообразных показательных выступлениях, которые мы можем наблюдать по телевизору, двигаются они весьма бойко и быстро.
Поэтому все рассказы о том, что рыцарь, падающий с коня, не мог подняться сам, что для того, чтобы вообще сесть на коня, рыцарь садился верхом на бревно и несколько человек поднимали это бревно вместе с ним, - все это либо легенда, либо описание турнира, а не реального сражения.

В фильме Эйзенштейн «Александр Невский» оружейник раздает кольчуги  людям, которые будут защищать Новгород. И горожане их тут же на себя надевают.
Конечно же, того не может быть, потому что, как говорил Чехов, этого не может быть никогда.
В фильме они надевают кольчуги на рубахи. А вы никогда не пробовали обмотать себя поверх обыкновенной рубашки проволокой, - не колючей, нет, обычной проволокой?
Кольчуга никогда не надевалась на рубаху, она надевалась на плотную подстежку. У людей победнее это было что-то вроде ватника, но набитого оческами шерсти.
Люди побогаче надевали кольчугу на плотную кожаную куртку - хорошая кожа дорого стоила
И никто эти кольчужные доспехи не надевал через голову. Кольчуга – не свитер, она не растягивается! Кольчуга разрезана на спине и надевается как медицинский халат. А это означает, что и кольчугу, и более поздний панцирь типа кирасы, сам на себя рыцарь одеть не мог. Следовательно, абсолютно необходимы для боевых условий военные слуги – оруженосцы.

В указанном фильме, князь Александр снимает шлем, когда он обращается к народу, и ветер развевает его волосы. Это тоже невозможно! Никто не пробовал, может быть в детстве, надевать на голову ведро? Если пробовал, то знает, - это невозможно!
Шлем всегда надевался на подшлемник. Самые простые подшлемники – вязаные, вроде современных женских вязаных шапочек с длинными ушами. Либо шлем надевался на стеганый или из плотной кожи капюшон. Вот все эти детали и породили особенности рыцарской битвы.

Представим себе западноевропейского рыцаря в описанном капюшоне, а по крайней мере с 12 века в кольчужном капюшоне, а сверху еще в шлеме – первоначально открытом, со щитками по бокам, уже с конца 12 века - глухом сплошном шлеме с прорезью для зрения.
Так вот, если кто-нибудь попробует  надеть на голову плотный - хотя бы  вязаный - капюшон, а сверху ведро, он поймет, что практически не слышит!
Поскольку прорезь в забрале очень невелика – это естественно, так защищается лицо, - то и обзор крайне незначителен. А это означает, что никакого управления боем, рыцарским конным сражением быть просто не может!

Если сравнить с римскими временами или Новым временем, мы увидим, что великих полководцев было весьма не много.
От полководца требовалось выбрать время битвы, место битвы и дать вовремя сигнал к началу сражения.
В крайнем случае - организовать небольшую засаду, специально подготовленный для этого отряд. Впрочем, это, как правило, не одобрялось рыцарской этикой: считалось, что чем более затруднена победа, тем больше честь победителю. Поэтому, например, давались самые невероятные, самые замысловатые рыцарские обеты.

Если рыцарь был в доспехах, он не имел права уклоняться от битвы ни при каких обстоятельствах, независимо от соотношения сил.
И поэтому на разведку отправлялись невооруженными – тогда можно было без потери чести ускакать, видя врага. Нельзя было совершать «обратные движения».
Известны случаи, когда войско по ошибке прошло мимо места, назначенного для сражения – топографических карт-то не было, и они вынуждены были сражаться в условиях неудобных. И - ничего страшного, если битва и будет проиграна, зато честь будет соблюдена.

В сложившейся  феодальной  системе, в которой тяжеловооруженный конник, тот самый рыцарь, являлся военным слугой, благородным слугой, вассалом (от vassus – слуга) своего сюзерена, всё  это держалось в буквальном, точном смысле на честном слове.
Отсюда невероятное значение слова в рыцарской культуре. Это не значит, что не было клятвопреступников, обманщиков, но это всегда рассматривалось как нечто не должное, не достойное человека. А рыцарь был обязан при любых условиях служить своему сюзерену.
И так обстояло дело именно что в жизни, а не только в литературе.
В известном романе «Рауль де Камбре» Бернье, верный слуга Рауля, благороднейший, честнейший рыцарь, служит ему, приговаривая при этом: «Мой сеньор Рауль – предатель, хуже Иуды, но он мой сеньор». И служит ему до тех пор, пока совершенно озверевший Рауль де Камбре не сжигает монастырь со всеми обитательницами, куда удалилась матушка рыцаря Бернье. Тем самым он, сюзерен, нарушает свою, встречную клятву – быть покровителем своего вассала. После этого вассальные отношения могут быть разорваны.

(специалист по истории западноевропейского Средневековья,Дмитрий Харитонович)
http://lectures.edu.ru/default.asp?ob_no=12113

Отредактировано иннета (06-10-2010 23:34:19)

РЫЦАРСКИЙ ЭТОС

«Какие главные черты связывались с идеалом рыцаря?

В принципе рыцарь должен был происходить из хорошего рода. «В принципе», потому что иногда в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги.
Кроме того, можно было — и это случалось все чаще по мере развития городов и усиления их значения — купить эту привилегию.

Рыцарь должен был отличаться красотой и привлекательностью. Его красоту обычно подчеркивала одежда, свидетельствующая о любви к золоту и драгоценным камням. Доспехи и упряжь были под стать одежде.
Слово «noblement» («благородно») значило у хрониста IV крестового похода то же, что и «rikement» («богато», «роскошно», «великолепно»).
Мужская красота перестает играть особую роль лишь в буржуазном этосе; здесь ей на смену приходит достойная внешность, респектабельность, а красота требуется уже только от женщины, и лишь за ней оставляется право на украшения, которые еще в XVIII веке не возбранялось носить и мужчинам.

От рыцаря требовалась сила. Эту силу он проявлял обычно, подобно Гераклу, в младенчестве.
От рыцаря ожидалось, что он будет постоянно заботиться о своей славе. Слава требовала неустанного подтверждения, все новых и новых испытаний.
«Раз здесь война, я здесь останусь», — говорит рыцарь в одной из баллад Марии Французской.

При такой постоянной заботе о своем боевом престиже понятно, что от рыцаря требуется мужество. Недостаток мужества — самое тяжелое обвинение.
Боязнь быть заподозренным в трусости вела к нарушению элементарных правил стратегии, что в свою очередь очень часто кончалось гибелью рыцаря и истреблением его дружины.

Неустанное соперничество не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся и на врагов, принадлежащих к элите.
Можно прочесть о том, как принимали англичане врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и состязаниях. 
Когда в битве 1389 г. англичан преследуют голод и дизентерия, они идут лечиться к французам, после чего возвращаются и сражение возобновляется .
Ибо, как говорит хронист, хотя оба народа, французы и англичане, в своей стране яростно враждуют между собой, оказавшись в других странах, они часто по-братски помогают друг другу и друг на друга рассчитывают.
Во время войн между франками и сарацинами один из лучших рыцарей Карла Великого Ожье, именуемый Датчанином, вызывается на поединок с рыцарем сарацин.
Когда сарацины хитростью берут Ожье в плен, его противник, не одобряя таких приемов, сдается в плен франкам, чтобы те могли обменять на него Ожье.

В одной из легенд простой воин хвалится, что убил благородного рыцаря из вражеского стана; его благородный командир велит гордеца повесить.
Образ мышления тех, кто жил при дворе или в замке, был проникнут верой в то, что рыцарство правит миром..

Если мужество было необходимо рыцарю как человеку военному, то щедрость, которая от него ожидалась и которая считалась непременным свойством благородно-рожденного, служила зависимым от него людям. Прежде всего тем, кто прославлял при дворах подвиги рыцарей в надежде на хорошее угощение и приличные случаю подарки перед отправлением в дальнейший путь. Нужно было не торгуясь дарить любому то, чего он просил. Лучше разориться, чем прослыть скупцом.

Рыцарь, как известно, должен был хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе.
Когда сын Иоанна Доброго(рассказывает Й.Хёйзинга), сбежал из Англии, где он содержался в качестве заложника, Иоанн сам отдался в руки англичан вместо беглеца. Хорошо известен обычай принесения странных рыцарских обетов, которые следовало исполнить вопреки всем правилам здравого смысла.

Классовое братство не мешало рыцарям исполнять долг мести за любую — реальную или мнимую — обиду, нанесенную им самим или их близким.
Когда отец Роланда, Ганелон, проиграл дело, решавшееся при помощи ордалий, не только он сам, но и все его родственники были повешены.

Кроме обязательств перед своим сюзереном, рыцарям вменялась в долг особая благодарность тому, кто посвятил их в рыцарский сан, а также ставшая уже притчей во языцех забота о сиротах и вдовах.

Необычайно плодовитый автор Э. Дешан, родившийся в 1346 г. в бюргерской семье, но впоследствии получивший дворянство, перечисляет условия, которым должен удовлетворять желающий стать рыцарем.
Тот, кто желает стать рыцарем, должен начать новую жизнь, молиться, избегать греха, высокомерия и низких поступков.
Он должен защищать церковь, вдов и сирот, а также заботиться о подданных.
Он должен быть храбрым, верным и не лишать никого его собственности. Воевать он обязан лишь за правое дело.
Он должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в честь дамы сердца; повсюду искать отличия, сторонясь всего недостойного; любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и справедливым; искать общества храбрых и учиться у них, как совершать деяния великие, по примеру Александра.

Когда мы говорим о рыцарском поведении, обычно мы прежде всего имеем в виду отношение к врагу и отношение к женщине. Рассмотрим то и другое подробнее.

Славу рыцарю приносила не столько победа, сколько его поведение в бою. Сражение могло без ущерба для его чести кончиться его поражением и гибелью, как это случилось с Роландом. Гибель в бою была даже хорошим завершением биографии, ибо рыцарю было трудно примириться с ролью немощного старика.
«Правила игры», обязательные в сражении, диктовались уважением к противнику, гордостью, «игровой» жизненной установкой, опасением, что противник ответит тем же, и, наконец, гуманностью. Если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), тот, кто выбил его из седла, тоже слезал с коня, чтобы уравнять шансы.

Использование слабости противника не приносило рыцарю славы. Когда в схватке двух незнакомых рыцарей один повергает другого на землю и, подняв его забрало, видит перед собой человека в годах, он не приканчивает лежащего, но говорит ему: «Сеньор, вставайте, я подержу вам стремя, // Мне не нужна такая слава. // Немного чести в том, чтобы повергнуть // Того, чья голова уже поседела».

Убийство безоружного врага покрывало рыцаря позором.
Ланселот, рыцарь без страха и упрека, не мог простить себе того, что как-то в пылу сражения убил двух безоружных рыцарей и заметил это, когда было уже поздно.
Он чувствует, что не простит себе этого до самой смерти, и обещает совершить пешее паломничество в одной лишь посконной рубахе, чтобы замолить грех.

Нельзя было убивать противника со спины.

Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Поэтому на рекогносцировку он отправлялся невооруженным. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо. Роланд отказался трубить в рог, чтобы не подумали, будто он просит помощи, потому что струсил. Неважно, что это повлекло за собой гибель его друга вместе с дружиной.

Поединки рыцарей с закрытыми лицами служат в куртуазных романах темой трагических историй, в которых рыцарь, подняв забрало побежденного, убеждается, что убил близкого родственника или любимого друга.
Обычай закрывать лицо забралом объясняется, по мнению Монтескье, тем, что получить удар в лицо считалось особенно позорно: ударить в лицо можно было только человека низкого звания. По тем же соображениям, полагает Монтескье, считается позорным получить удар дубиной: дубиной сражались пехотинцы-крестьяне, а не сильные мира сего («О духе законов»).

Коль скоро речь идет о сражающемся рыцаре, нельзя забывать о роли коня в сражении. Недаром коня называют по имени.
Он принимает участие в бою совершенно сознательно и хранит безграничную верность хозяину. В средневековых легендах можно прочесть о конях, наделенных даром человеческой речи, о конях, преодолевающих дряхлость, чтобы в последний раз верно послужить тому, кого они привыкли носить на спине.
Взамен рыцарь много способствовал прославлению этого животного, а верховая езда по сей день остается благородным занятием аристократии.

По-особому рыцарь относился не только к своему коню, но и к своему оружию и прежде всего к мечу.
Личный характер этого отношения находил выражение в употреблении местоимения «she» вместо «it.

Быть влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря. В песнях Марии Французской говорится о славном рыцаре, который не смотрел на женщин.
Это большое зло и проступок против природы, замечает автор.
Отношение рыцаря к женщине зависело, разумеется, от того, кем она была: дамой или простолюдинкой.
В завоеванных городах вырезали мужчин из простонародья, но рыцарю не подобало запятнать свои руки кровью женщины.
Заботливость и обожание могли относиться лишь к даме из своего сословия, нередко занимавшей более высокое положение внутри этого сословия.

Любовь должна быть взаимно верной, преодолевать нешуточные трудности и длительную разлуку. Обычная тема куртуазного романа — испытание верности. 
Рыцари, принесшие обет верности даме сердца, стойко сопротивляются любовным признаниям других дам.

Миниатюра. Знатный рыцарь из Ланкашира перед походом. 1335-1340 гг.

Любовь к даме сердца должна облагораживать рыцаря. В героических поэмах женщина еще не играет заметной роли.
Это явление тем любопытнее, что в культурах, где человек прокладывает себе путь мечом, женщины обычно ценятся не слишком высоко.
Нет ни малейших следов поклонения женщине у древних германцев, если верить описанию их нравов у Тацита.
В кодексе самураев, который часто сравнивали с кодексом европейского рыцарства, женщина вообще не берется в расчет.
К рыцарскому кодексу обычно возводят понятие галантности. Монтескье определяет галантность как любовь, связанную с понятиями опеки и силы, точнее, не столько любовь, сколько «нежную, утонченную и постоянную видимость любви».
Это поклонение, или галантность, иногда объясняют улучшением положения женщины в XII веке: как раз тогда жена сеньора получила право управлять владениями мужа в его отсутствие, а также право приносить ленную.

Большая часть гипотез относительно культа женщин, о котором идет речь, принимала его всерьез.
Одни видели тут распространение долга верности вассала своему сюзерену на жену сюзерена. Другие утверждали, что этот культ придумали и поддерживали сами женщины: воспользовавшись частыми отлучками мужей, они узурпировали полагавшуюся тем от вассалов верную службу.
Наконец, третьи возникновение этого культа приписывали странствующим менестрелям: путешествуя от замка к замку, они восхваляли хозяйку (муж которой обычно отсутствовал) в расчете на службу при дворе или хотя бы на добрый прием и подарки перед отправлением в дальнейший путь.
Таким отношением «снизу вверх» способствовало как будто и то, что странствующие менестрели происходили по большей части из безземельных или малоземельных рыцарей, мечтающих о какой-нибудь постоянной должности при дворе. Однако положение странствующего певца было почетным.

К этим объяснениям можно добавить еще и другие: влияние переписки между женскими и мужскими монастырями, где в экзальтированной форме выражалась любовь на расстоянии; влияние арабских поэтов, шедшее из Испании; наконец, знакомство с «открытой» незадолго до этого римской культурой, особенно с «Искусством любви» Овидия

Аналогом Овидиева сочинения был трактат о галантной любви Андреаса Капеллануса.  Это автор единственного в своем роде сочинения. Все начинается с галантного ухаживания при использовании изысканной с обеих сторон риторики; ее оттенки различаются в зависимости от социального положения партнеров. По-разному звучат диалоги между:
1) мужчиной среднего сословия и женщиной того же сословия;
2) мужчиной среднего сословия и женщиной-дворянкой;
3) мужчиной среднего сословия и женщиной-аристократкой
4) аристократом и женщиной среднего сословия;
5) дворянином и дворянкой;

Из названных выше диалогов вырисовывается определенный нравственно-бытовой кодекс.
Любовь — это форма борьбы. Женщины обладают некоторой властью над мужчинами, но власть эту снисходительно предоставили им сами мужчины.
Нельзя открыто отказывать им в исполнении любых желаний, но можно их обманывать. В любви необходимы деньги и широта натуры.
Бедность унизительна для уважающего себя человека.
О святости семьи здесь нет и речи, а любовь между супругами не служит оправданием для уклонения от любви вне брака.
Больше того: как убеждает аристократ обычную дворянку, из определения любви следует, что между супругами любви быть не может. Не может, ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой. Любовь к тому же невозможна без ревности, то есть без постоянной тревоги о том, как бы не потерять возлюбленную, а в браке ничего подобного нет.

Церковь, как известно, старалась использовать рыцарство в своих интересах. Но христианская оболочка рыцарства была чрезвычайно тонка.
Вместо смирения — гордость, вместо прощения — месть, полное неуважение к чужой жизни, смягченное лишь тем, что в легкости, с которой странствующий рыцарь рубил головы попадавшихся ему по дороге противников, ощущается что-то не вполне серьезное. Греховные с точки зрения церкви поступки можно было легко замолить, уйдя на склоне лет в монастырь. Поскольку и это казалось слишком обременительно, можно было спастись более легким путем; достаточно было одеть умершего рыцаря в монашескую рясу.

На божьем суде (ордалиях) бог позволял легко себя обмануть, когда речь шла об испытании невинности вероломной супруги.
Как известно, Изольда, которой пришлось на ордалиях держать раскаленный брусок железа, вышла из этого испытания с честью, поклявшись, что никто не держал ее в объятиях, кроме законного супруга — короля Марка, и нищего паломника, который только что перенес ее через трясину и которой был переодетым Тристаном

«Немало требовалось притворства для того, чтобы поддерживать в повседневной жизни фикцию рыцарского идеала», — писал Й.Хёйзинга.
Рыцарство критиковали: тогдашнее духовенство, менестрели, мещане, крестьяне и сами рыцари.
Рыцарей обвиняли в жадности, в нападениях на путешествующих, в ограблении церквей, в нарушении клятвенных обещаний, в разврате, в битье жен, в несоблюдении правил, обязательных при поединках, в неуважении к жизни заложников, в разорении противников чрезмерными суммами выкупа, в превращении турниров в доходный промысел — охоту за доспехами, оружием и лошадью побежденного рыцаря. Сожалели о невежестве рыцарей, которые в большинстве своем были неграмотны и должны были посылать за клириком, получив какое-нибудь письмо.
Не приходится сомневаться, что рыцарский идеал не был интеллектуальным. Зато он предполагал богатую эмоциональную жизнь.

Средневековый человек и в самом деле жил в мире, населенном тайными значениями, иносказаниями, переносными смыслами и Божьими знамениями, заключенными в окружающих его вещах. Находившийся вокруг мир постоянно разговаривал с ним на языке геральдическом, в котором лев был не просто львом, орех не просто орехом, а крылатый конь являлся столь же реальным, как и лев, потому что, как и лев, он был символом какой-то высшей реальности, хотя и не существовал в житейском смысле.

Наилучшее определение этого состояния бытия мы, пожалуй, найдем в стихах, которые приписываются Алану Лилльскому:
«Все земные твари мира, подобно книгам или картинам, являются нашим отражением. И точным отпечатком нашей жизни, нашей смерти, нашего положения, нашего удела. Мы подобны розе, в ней – подлинный образ нашей жизни и ее урок. Ибо на заре она расцветает, а в пору вечерней старости с распустившегося бутона опадают листья»111.

Не сдержащие слова могли высыхнуть с тоски, теряли разум; легко заливались слезами.
А для женщин лишиться чувств было парой пустяков, умереть от любви — безделицей.
Этот эксгибиционизм любопытно сравнить со сдержанностью в проявлении чувств, характерной для исландских саг. Начиная с XIV века рыцарская идеология все меньше принимается всерьез».

М.Оссовская «Рыцарский этос и его разновидности». Глава «Рыцарь в средневековье» (выдержки).
http://lectures.edu.ru/default.asp?ob_no=13103&

Отредактировано иннета (15-05-2011 01:26:06)

Рыцарство жило войной и неудивительно, что в культурных текстах эпохи, война предстает в качестве самоценности.
Известный трубадур эпохи Бертран де Борн оставил немало сирвент, воспевающих войну:

Ради чего весною ранней
Расцветают повсюду
Цветы и травы?
Чтобы дать всем знать:
Пришел славный сезон войны

Или же:

Мир мне не в сладость,
Война мне в радость.

В среде мелкого, небогатого рыцарства война, как таковая, представляла особую ценность не только в ранний период средневековья, но и значительно позже.
Только благодаря войне эта категория рыцарей могла пополнить свое состояние.
Но, что не менее важно, именно во время военных действий эта часть рыцарства имела особый шанс самоутвердиться.
Тексты Бертрана де Борна прозрачно на это указывают:

Для Радости причины есть:
Щедрее гранды и любезней,
Коль о войне заслышат весть.
И мира тем война полезней!

Логично предположить, что рыцарей просто так не убивали, ибо выкуп за пленного рыцаря был весьма велик.
Бремюль, благодаря известному отрывку из хроники Ордерика(Ордерик Виталий (лат. Ordericus Vitalis; 1075 — ок. 1142) — средневековый английский хронист, автор «Церковной истории», одного из важнейших источников информации об истории Нормандии и Англии конца XI — начала XII века)),
стал самой яркой иллюстрацией рыцарского менталитета XII столетия:
“Со всех сторон они были облачены в железо и щадили друг друга, из страха перед Богом и во имя их братства (notitia contubernii); они более заботились о том, чтобы брать в плен, нежели убивать беглецов. Как воины Христовы, они не проливали крови своих братьев, но радовались справедливой победе, дарованной Господом на благо Святой Церкви и мира верующих” .

Безусловно, к словам Ордерика надо относиться осторожно, как к идеализированной картине боя, поскольку он все же был монахом (Св. Эвруля), а также желал подогнать свою историю войн Генриха I под концепцию справедливой войны.
С его точки зрения, воины Генриха сражались не только в оборонительной войне, защищаясь, но также воевали за правое дело, без всякой ненависти к врагу.
В таком контексте Ордерик, неудивительно, тщательно избегал каких-либо указаний на выкуп.
Но из других упоминаний в источниках, в том числе и у самого Ордерика, ясно, что обычай выкупа пленников благородного происхождения был широко распространен в то время.

Конечно же воины по-прежнему гибли в сражениях, но сознательно наносить увечья пленным или даже казнить их считается дурным тоном, порицается и встречается крайне редко. Исключения из этого правила, пожалуй, можно было встретить только при наказании мятежников (здесь своей жестокостью прославился Вильгельм I) , но и такое поведение считалось недостойным рыцаря.
Как пишет Ордерик, передавая слова графа Шарля Доброго Генриху I (король вознамерился ослепить трех мятежных рыцарей):
“Мой господин король, ты поступаешь вопреки нашему обычаю, карая увечьем рыцарей, захваченных в плен на службе своему господину”.
Само собой встречались личности, наподобие  Джеффри Мандевиля(граф Эссекс), пытавшие, морившие голодом и увечившие имевших несчастье попасть к ним в руки рыцарей. Но это были именно исключения, и современники относились к ним соответствующим образом.

Хронисты делают упор на то, что взять в бою пленника, освободить его за выкуп и проявить тем самым милосердие, не прибегая к казни или увечью – вот качества, достойные благородного человека. Скажем, Гийом де Пуатье с похвалой отзывается о Ги де Понтьё. Тот в 1064 (?) г. захватил эрла Гарольда Годвинсона, но обращался с ним с уважением, а потом передал посланцам герцога Гийома. Хорошее обращение с пленниками, таким образом, считалось в то время одним из достоинств рыцаря.
Юный рыцарь Персеваль в романе Кретьена де Труа получает от своего наставника совет: “Юноша, помни, что, если когда-либо тебе придется сразиться с каким-либо рыцарем, я хочу попросить тебя только об одном: если ты одержишь верх, и он более не сможет защищаться или держаться против тебя, ты должен сжалиться над ним, а не безжалостно убить его”.

Чтобы понять причины такой политики, необходимо вспомнить, что те, кто сражался за интересы своих государей в Северной Франции на протяжении XI-XII вв., были людьми с единой верой, культурой, языком и манерами поведения. То были ни чужеземные захватчики, ни язычники, но люди одного круга.
Более того, столь многие англо-нормандские семьи были связаны узами родства и брака, что уже одно это во многом объясняет нравственный запрет на убийство, который мы наблюдаем в ряде битв.
Здесь все были собратьями по оружию, от скромных milites gregarii до короля.
И даже такой монарх, как Вильгельм Рыжий, освобождая своих пленников на честное слово, в ответ на возражения своих советников, мог ответить не как государь, но как собрат-рыцарь:
“Я далек от того, чтобы поверить в то, что рыцарь нарушит свое клятвенное обещание. Если он сделает это, его будут вечно презирать как поставленного вне закона”.
Именно об этом братстве и рассказывает  Ордерик, именно его подразумевают другие хронисты, тем или иным образом связанные с военно-рыцарским бытом эпохи.

http://13c.ru/forum/index.php?sid=c7928 … 3702bbdd5b

Отредактировано иннета (15-05-2011 01:24:33)

Отрывки из книги "ИСТОРИЯ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЫ. КУЛЬТУРА РЫЦАРСКОЙ СРЕДЫ"
(Составители: к.и.н. Николаева И.Ю., к.и.н. Карначук Н.В.
Томский государственный университет Исторический факультет)

Рыцарство своими корнями уходит в варварскую эпоху, что наложило существенный отпечаток на его мироощущение, образ жизни и культурные ценности.
Об этих истоках проговариваются рыцарские прозвища и геральдика. Генрих Лев, Альбрехт Медведь, Ричард Львиное Сердце – имена известных исторических персонажей, которые не нуждаются в дополнительных комментариях. «Воин-зверь», отчетливо просматриваемый по культурным текстам варварской Европы.

Рыцарь – это, прежде всего воин. Неслучайно многие авторы (например, Ж. Флори), отмечают, что в основе своей рыцарское сословие представляло собой так называемых milites – совокупность воинов. Именно так называли рыцарей в XII веке клирики.

Образ жизни, технология военных действий того времени не могли не определить особую ценность мускульной силы, физической подготовки для рыцаря.
Неудивительно, что воспитание рыцаря было в первую очередь подчинено задаче сделать из юноши сильного воина.
Немецкий поэт Гартман фон Ауэ повторял поговорку каролингских времен: «Кто до двенадцати лет не сел верхом, годится только на то, чтобы стать священником».

Подготовка такого воина осуществлялась и регулировалась посредством обычая, составлявшего обязательный элемент в жизни каждого представителя этого сословия.
Как правило, молодого человека отдавали в руки могущественного покровителя, при дворе которого существовало нечто вроде «рыцарской школы».
В этой «школе» обучались военному мастерству и иным рыцарским доблестям сыновья вассалов того или иного сеньора, его протеже и менее состоятельные родственники.
Лишь освоив соответствующие навыки воинской профессии – владение оружием (мечом и копьем), тактические приемы конного боя и т.д. – юноша мог быть посвященным в рыцари.

Обряд посвящения мог проходить как в военное, так и в мирное время.
Естественно, что церемония, проведенная на поле боя в канун сражения или после него, приобретала особый престиж в глазах участников этого культурного действа.
Равно как имело большое значение то, кто посвящал в рыцари.
Так, например, французский король Франциск I пожелал получить посвящение в рыцари только из рук прославленного «рыцаря без страха и упрека» Пьера дю Терай Байяра. Его героизм и благородство были широко известны - в битве при Гарильяно он оборонял мост в одиночку против двухсот воинов, в своем последнем бою, получив смертельную рану, Байяр умер стоя, прислонясь к дереву и обратив лицо к противнику. Его настолько уважали даже враги, что дважды выпускали из плена без выкупа.

Кодекс рыцарской чести предполагал в качестве непреложного правила поведения членов этого сословия их верность слову.
Эта ценностная установка рыцарского мира находила различного рода выражения в самых разных обычаях и ритуалах.
Именно с ней был связан обычай рыцарского обета, находившего самые причудливые формы.
Фруассар рассказывает, что сам видел английских рыцарей, прикрывавших один глаз тряпицею во исполнение данного ими обета взирать на все лишь единственным оком, пока не совершат во Франции доблестных подвигов.
Французский король Людовик Толстый клянется, что не возьмет в рот ни крошки съестного, пока не возьмет замка сеньора де Куси.
Знаменитый коннетабль Франции Бертран дю Геклен клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, пока не овладеет Монконтуром.
Христианская этика закрепляла понятия верности как один из важнейших идеалов.
Вольфрам фон Эшенбах начинает свой знаменитый роман «Парцифаль» вступлением о верности и неверности.
Тот, кто был неверен, не имел ничего святого, неминуемо попадет в ад. Рыцарственный дух, соединенный с отвагой и верностью, поможет заслужить спасение:

«Неверности прощенья нет,
Ее одежды – черный цвет,
И ей во мраке ада дом.
Кто пред людьми был чист во всем
И верность Богу сохранил,
Сиянье рая заслужил».

В литературе раннего средневековья, женщина занимает чрезвычайно малое место.
В этой литературе отсутствует всяческая куртуазность, авантюрность, сколько-нибудь внятный интерес к «жизни сердца».
В «Песне о Роланде» «высокое» чувство главного героя в последние минуты его жизни обращено не к его невесте Альде, лишь мельком упоминаемой в тексте, но к его «верной подруге» - спате (мечу) Дюрандаль.

В эпоху классического средневековья ситуация меняется. Историки литературы реконструировали модель той своеобразной культурной игры по сохранившимся поэтическим текстам того времени,эдакая новая форма отношений между мужчиной и женщиной.

К XII веку во Франции сложился обычай майората, согласно которому наследственный надел, феод доставался одному, преимущественно старшему сыну.
Остальные благородные члены семьи мужского пола обречены были остаться неженатыми. Конечно, они не были ущемленными в половой сфере.
Простолюдинки, будь то служанки, девушки окрестных деревень  были готовы одарить молодого благородного рыцаря своим вниманием.
Но, само собой разумеется, успех у них не поднимал престиж рыцаря в глазах общества. Иное дело знатная дама.
Достоин зависти и восхищения был тот, кто сумел добиться внимания дамы. Нелишне заметить, что ею нередко становилась жена дядюшки, брата или сеньора.
Чаще всего именно эти женщины были для молодых юношей объектом мечтаний, поскольку их школой нередко был двор сеньора их отца или дяди по материнской линии.

Отредактировано иннета (06-10-2010 23:38:08)

Рыцарство возникло из феодальной системы вассалитета, и основной смысл его, как все прекрасно помнят, заключался в том, что получая земельный надел воин должен был за счёт доходов с него экипировать себя и слуг для несения службы по защите государства. Карл Мартелл и его предшественники комплектовали свою армию во многом за счёт общей мобилизации населения, но постепенно в Европе сложилась практика службы за землю как наиболее эффективный способ формирования тяжёлой конницы. Это была вынужденная мера, ведь в то время в обороте было слишком мало монет, и основное богатство заключалось в движимом и недвижимом имуществе.
Конечно, королям не очень нравилось отрезать куски от своих доменов, но выбора не было. Ленное владение позволяло полностью сложить с себя бремя снабжения вассала и облегчало сбор подготовленного, хорошо вооружённого войска.
Однако при этом крупные землевладельцы обнаруживали чересчур большую самостоятельность. Постепенно вассалы добивались отмены первоначальных ограничений на пользование и распоряжение своим поместьем, пожизненные бенефиции превращались в наследуемые феоды, короля стали воспринимать как «первого среди равных», а затем и вообще эта должность стала выборной, и юридически оставалась такой довольно долго, например, во Франции — до конца династии Капетингов, а в Хартии вольностей английского короля Генриха I, составленной в 1100 году говорилось: «Знайте, что я по божьему милосердию и с общего согласия баронов королевства Англии коронован в короли этого королевства».

Именно с распространением бенефициев родилось рыцарство, потому что только с этого момента рыцари осознали себя как особое сословие. Суть его не только в политическом, военном и экономическом доминировании, но в том, что это была основная корпорация средневекового общества. Ведь классическое Средневековье — это время, когда отсутствовало централизованное управление. Бюрократический аппарат ещё не был создан, и короли, вопреки сказкам «философов» Просвещения, вовсе не могли быть тиранами, поскольку их рука даже не касалась многих сфер жизни общества, которые жёстко регулируются в сегодняшнем демократическом мире — люди за всю жизнь могли ни разу не столкнуться с королевской властью и не узнать монарха в лицо (помните сказки с таким сюжетом?). Например, во Франции королевское право, общее для всей страны, охватывало очень узкую сферу: в каждой провинции действовало своё собственное право, отличавшееся и от права других провинций, и от королевского права.

В условиях подобной раздробленности человек мог выжить, только если принадлежал к какой-либо корпорации — общности на основе строгого членства. Церковники, ремесленники, студенты объединялись с коллегами для совместной защиты интересов — отсюда гильдии, цеховые правила, привязанность к альмаматер или монашескому ордену. Никто ещё не выделял индивидуального интереса и в первую очередь мыслил себя принадлежащим к какой-то социальной группе, боролся за её блага и привилегии. Без понимания этого трудно понять сознание и мотивы поведения средневекового человека.
Такой же корпорацией было и светское рыцарство. Посвящение в рыцари было торжественным и значимым моментом в жизни каждого юноши, заслужившего право на шпоры рождением или доблестью (правда, позже, с распадом феодальной системы сбора вассалов, многие землевладельцы старались не получать этот титул, чтобы не быть обязанными служить; иногда короли посвящали их в рыцари против воли).

Соблюдение внутренних норм было не игрой, а правилом, которое принимали, чтобы взамен пользоваться общими привилегиями. Эти правила в основе своей были довольно разумными и исходили из принципа взаимности. Захватив врага в плен, ты обращался с ним хорошо до получения выкупа, и потом, когда сам оказывался в сходных обстоятельствах, мог рассчитывать на аналогичное отношение. Нормы поведения на войне и при поединке были направлены не на уравнивание возможностей, как это ошибочно трактуют, а на исключение случайностей. Так, если противник случайно падал или ронял оружие, следовало дать ему подняться и подобрать меч, зато если ты намеренно его обезоружил, то имел право поступать как вздумается.
Интересно, как в насквозь религиозной средневековой Европе сформировалась эта мощная корпорация, внутренняя этика которой во многом противоречила христианству. Рыцари превыше всего ценили славу, их гордость доходила до гордыни, а воля к власти питала постоянное соперничество — но почти все считали себя верными сынами Церкви и её передним форпостом в битве со злом.

Однако суть рыцарства вовсе не сводится к вышеописанным поведенческим нормам, как ошибочно считают многие историки.  Главное отличие рыцарства от других корпораций состояло в том, что это была корпорация властвующая, и потому её внутренние нормы оказывали влияние на всё общество, строили его под себя, определяли порядок осуществления публичной власти. Особенно это выразилось позже, когда иерархические рамки сословий стали размываться — тогда рыцарское право постепенно распространилось и на остальную часть общества, растворилось в общей правовой системе. Так, например, Великая Хартия Вольностей, выбитая от короля Джона его мятежными баронами во благо только себе, стала в XVII веке считаться краеугольным камнем прав вообще каждого англичанина.
Особенностью рыцарского права является то, что оно строилось, с одной стороны, на идеальных представлениях о том, как следует поступать, ставших неписаными законами, а, с другой стороны, на реальном соотношении сил. Поэтому в среде рыцарского сословия сформировалось особое уважительное отношение между вассалами и сюзеренами, основанное на сложной системе ограничения произвола и злоупотреблений. В этом была безусловная прогрессивность рыцарского права. Сохранившиеся свидетельства о спорах королей с их баронами показывают очень высокую степень понимания индивидуальных прав и обязанностей, отсутствие слепого повиновения, стремление решить вопросы не силой, а в соответствии с обычаями и нормами законодательства. Всё это сильно отличалось, например, от византийской политической идеи, где есть только басилевс и его холопы.

Далее

История средневекового рыцарства. От ватаги к строю
Франко Кардини.

«Вотан сиречь бешеный». Идя по тропе «пре дыстории» средневекового рыцарства, иногда лишь слегка обозначенной, иногда чересчур извилистой, мы смогли увидеть техническую и сакральную основу, на которой вырастало превосходство рыцаря над остальными людьми, те предпосылки, благодаря которым задолго до распространения христианского спиритуализма перед конным вои ном на Западе открылась историческая перспектива, не обыкновенное будущее.

Когда знакомишься с документами, относящимися к «классической рыцарской эпохе», например с «песнями о деяниях», то обнаруживаешь в рыцаре и иные качества, а не только непобедимость или любовь к своему оружию и коню. Прежде всего речь идет об отваге и доблести. Их подкрепляет какая-то чуть ли не безумная, сомнамбули ческая воля. Правда, идеологические обоснования более позднего времени направлены на то, чтобы рационализи ровать «отвагу», полностью подчинить ее канонам христианства, лишив тем самым какого бы то ни было «звериного» оттенка. Отвагу оснащают «мудростью». Сочетание отваги и мудрости, первоначально столь далеко отстоящих друг от друга (во всяком случае, психологически они противоположны), было положено в основание идеала рыцарской «меры».

Наряду с инстинктивной, но отполированной впоследствии до блеска и усмиренной свирепостью в средневековом рыцаре заметен комплекс характерных черт — его чувство корпоративной общности, понимание дружбы, уважение к совместному владению общим достоянием, желание разделять общую участь своей группы. В какой-то момент дружба перерастает даже в неотделимость друг от друга, духовное братство, в «со-чувствие» и «со-страдание» (com-passio) в этимологическом смысле этих слов. Один герой в отсутствие другого утрачивает половину силы, становится половинчатым. Например, отважный Роланд и мудрый Оливье только сообща в состоянии достичь совершенного рыцарского равновесия между мудростью и отвагой. Амик и Амелий — их дружба оказалась сильнее нежной родственной привязанности.

Еще раз зададим вопрос, какова же предыстория, почва, на которой развивалась данная система ценностей? Куда уходят корни лютой свирепости и чувства принадлежности к группе? Как переплетены они, эти корни? Что лежит в основе свирепости и столь яростной эмоциональности, которые являются характерной особенностью рыцаря «песней о деяниях» и от которых ему удается освободиться лишь по прошествии долгого времени и с неимоверным трудом, хотя очистительная полировка, осуществляемая эпическим и этическим спиритуализмом, куртуазностью, продолжалась целые столетия? Что стоит за прочным и глубоким чувством дружбы, корпоративной при­надлежности, которые дали христианским авторам обильную пищу для размышлений? Высокая оценка дружеских уз — характерная черта рыцарской этики и рыцарской эмоциональности, а также общей психологии этой социальной группы вопреки распространенному прочтению текстов, где повествуется о странствующих рыцарях, в индивидуалистическом ключе.

Читать дальше

Аристократизация рыцарства

Принятие нового метода ведения боя и иных различных приемов приводит к усилению аристократических черт рыцарства, до этого отличного от знати, которая теперь пытается приобщить к рыцарству своих сыновей. Это движение начинает набирать силу уже во времена Ричарда Львиное Сердце.

В этом есть чисто экономические причины. Сражения на лошадях отныне требуют регулярных тренировок, а для этого нужно много свободного времени, которым обладают лишь праздные богачи или «военные профессионалы». Они также требуют все больших финансовых затрат, так как нужны хорошо накормленные и натренированные лошади, привыкшие к шуму сражения и способные научить маневрам этого нового фехтования. Цена такой лошади, которая называется боевым конем, дестриером, варьируется по эпохам и регионам, но она всегда значительна, превышающая в два-три раза цену лошади для парада и в четыре раза цену рабочей лошади. Лошадь должна быть довольно крепкой, чтобы долгое время выдерживать вес вооруженного всадника, вес снаряжения которого тоже увеличился.

В начале XII века это снаряжение состояло из конического шлема, доходящего до носа, helme из эпических песен, носимого поверх кольчужного капюшона; во времена Ричарда еще сюда добавляются пластинки для лица, и вскоре появляется закрытый шлем, используемый также Гийомом Маршалом. Его шлем получил вмятину во время турнира, и Гийом не смог его снять, пришлось звать кузнеца, чтобы освободить его голову.

Защита тела была обеспечена, еще в Х-Х1 веках, железной кольчугой, это была гибкая одежда, надеваемая на тунику, что не позволяло кольцам раздражать и царапать кожу. Кольчуга в XII веке опускается до колен и с разрезами спереди и сзади, образуя две полы, которые защищают бедра, когда сидишь верхом. Усиление проникающего удара при новом способе фехтования приводит, в свою очередь, к укреплению кольчуги. Появляются двойные кольчуги, засвидетельствованные Уса-мой, и даже тройные, если верить песням о деяниях и некоторым другим текстам.

Простая кольчуга в XI веке весила от двенадцати до пятнадцати килограммов. Две наложенные друг на друга кольчуги увеличивают нагрузки, что приводит к появлению и развитию в конце XII - начале XIII веков пластинок, жестких металлических частей, защищающих самые уязвимые места: грудь, плечи, суставы. Новая техника ведения боя приводит также не только к утяжелению защитного доспеха, но и к значительному повышению его цены.

В эпоху Ричарда цена за одну кольчугу приравнивалась к стоимости пятнадцати быков и требовала многих часов работы кузнеца. На деревянном щите, покрытом кожей и иногда укрепленном железными полосами, рисуется герб сеньора, и, как другое оружие, носится в мирное время оруженосцем (откуда и его название — scutifer, armigerг, шитоносец, оруженосец).

Атакующее вооружение, менее тяжелое, но не менее дорогое, особенно меч, «рыцарское», хотя и менее специфическое для рыцарства оружие, чем копье. Меч имеет длину около метра и весит около двух килограммов, и также требует не одного часа работы кузнеца-ювелира. В бою им скорее наносят рубящие, чем колющие удары, и лезвие меча достаточно острое, чтобы с одного удара разрубить (если сила руки позволит) шею верблюда или тело человека, о чем свидетельствуют деяния некоторых исторических и эпических героев, таких как Роланд, Готфрид Бульонский, Ричард Львиное Сердце.

Цена за такие мечи может быть непомерно высокой. Следует также добавить к ней копье, которое из-за новой методики ведения боя удлинилось и отяжелело. В сумме можно утверждать, что цена на полное снаряжение рыцаря в эпоху Ричарда приравнивалась цене за пятьдесят быков.
Естественно, такое снаряжение было не по средствам не только каждому простолюдину, но и не всей «знати». Вот почему в конце XII века и даже в следующем веке заметна очевидная тенденция сокращения посвящений в рыцари. Церемонии вхождения в рыцарство становятся все более роскошными, почетными, дорогостоящими, усиливая еще больше аристократический характер этого воинского сословия.

К тому же в эпоху Ричарда и Филиппа Августа не все рыцари были благородного происхождения, что уже будет невозможно через пол столетия, разве что с королевского разрешения. По крайней мере, по причине дороговизны снаряжения, роскошных и пышных церемоний все рыцари отбираются князьями и знатью, управляются аристократией и находятся на службе у сеньоров.

Посвящение в рыцари больше, чем когда-либо прежде, стало для знати способом фильтрации, позволяющим многим проникнуть в наиболее элитный и тесно связанный с рыцарством круг.
Это рыцарство, которое в XI веке было «благородной корпорацией элитных конных воинов», стало в эпоху Ричарда и после него «братством знатных рыцарей социальной элиты».

В предыдущем поколении вся светская знать была рыцарями, но все рыцари не были знатью. В следующем поколении после Ричарда началось обратное движение. Знать закрывает доступ к рыцарству, которое теперь дается по праву рождения. Отныне можно быть знатным, не будучи при этом рыцарем. Многие сыны аристократов больше не проходят посвящение. Их называют «дамуазо». Рыцарство становится аристократичным, сокращается, смешивается со знатью, чтобы снова разъединиться и образовать элиту.

Эпоха Ричарда в этом случае является «эпохой перепутья», и это выражение, так часто употребляемое историками,имеет смысл. Это эпоха, когда рыцарство восхищается и подражает нравам сеньориальных и княжеских дворов, принимает идеологию аристократии и пытается слиться с знатью. Эпоха, когда, наоборот, князья не стыдятся назвать себя рыцарями и делать упор на старых ценностях, абсолютно военного характера, рыцарства и военного сотоварищества. Прошло то время, когда слова miles или сhevalerie напоминали о невысоком социальном положении и вызывали недоверие у знати. Звание рыцаря стало почетным, и знать отстаивает свои права на него.

«Бедные» рыцари

Литература того времени часто упоминает о существовании «бедных рыцарей». Не следует считать их нищими. В основном это представители мелкой знати, иногда даже более безденежные, чем придворные рыцари, составлявшие вооруженную прислугу правителей, формировавшие их эскорт и постоянную охрану. Эти «бедные рыцари» отстаивали свои интересы и обращали внимание королей и принцев на их обязанность «поддерживать рыцарство», то есть нанимать и содержать этих рыцарей, скитающихся от турнира к турниру, чтобы прокормиться, жадных на добычу и набеги, что было для них единственным средством обеспечить себе существование.

Это хорошо показано в большинстве произведений эпохи Ричарда и Филиппа Августа. Гийом Маршал сообщал о Генрихе Молодом, который из любви к хорошему владению оружием и солидарности с этими рыцарями умел их «содержать», нанимал, предоставлял им средства к существованию, избавляя их от необходимости скитаться — необходимости скорее тяжкой, нежели почетной, что бы там ни говорили в романах. Таким образом он, воспользовавшись штампом о прошедшем золотом веке, «спасал рыцарство», которое, по его словам, было на грани исчезновения:

«Потом вам скажут, что король,
Который делал только добро,
Так хорошо жил, что воскресил рыцарство,
Которое было на грани смерти» .

На самом деле, говорит Гийом, Генрих начал вербовать, собирая вокруг себя молодых воинов, подражая в этом другим правителям, которые, в свою очередь, окружали себя рыцарями, хорошо оплачиваемыми, доблестными, стоящими на более высоком социальном и идеологическом уровне.

"Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь"
Ж.Флори